Крах Банка Кремниевой долины
история о том, как все линии защиты дали сбой
Silicon Valley Bank, Банк Кремниевой долины был основан в 1983 году в штате Калифорния, столице американской полупроводниковой промышленности. Банк активно занимался поддержкой и кредитованием различных стартапов, в основном технологических — считается, что к концу нулевых годов в нем обслуживалось больше половины таких компаний. В целом бизнес-модель банка если не опережала свое время, то была вполне современной, банк имел достаточную экспертизу для работы с новыми технологическими компаниями, в том числе в криптоиндустрии.
Стоит отметить, что в вопросе финансирования технологических стартапов банк был безусловным лидером. Его капитализация быстро росла, достигнув к 2022 году ~$40 млрд — для сравнения, это приблизительно один Сбербанк или примерно 1,3 Дойче Банка. Ну или 10% от JPMorgan Chase, если мы ориентируемся на самых больших игроков рынка. То есть банк был одновременно и очень нишевым, и достаточно крупным (а еще эта ситуация хорошо показывает объем стартап-индустрии в США). И все у банка было хорошо, даже слишком хорошо – там держали деньги 90% калифорнийских и около 50% вообще всех американских стартапов, и куча стартапов иностранных — от Англии до Израиля или Индии.
Стоит отметить, что в вопросе финансирования технологических стартапов банк был безусловным лидером. Его капитализация быстро росла, достигнув к 2022 году ~$40 млрд — для сравнения, это приблизительно один Сбербанк или примерно 1,3 Дойче Банка. Ну или 10% от JPMorgan Chase, если мы ориентируемся на самых больших игроков рынка. То есть банк был одновременно и очень нишевым, и достаточно крупным (а еще эта ситуация хорошо показывает объем стартап-индустрии в США). И все у банка было хорошо, даже слишком хорошо – там держали деньги 90% калифорнийских и около 50% вообще всех американских стартапов, и куча стартапов иностранных — от Англии до Израиля или Индии.
Если конкретно, то цепочка событий, приведшая к банкротству банка, начинается в пандемию COVID-19. «Вертолетные» чеки имени Трампа и тенденция к сбережению привели к росту банковских депозитов приблизительно в 3 (!) раза — почти на $200 млрд примерно за год. Здесь же взрывной рост доходов технологических стартапов на фоне перехода на удаленку — у них тоже появились излишки денег. Тоже самое с венчурным финансированием, когда у молодых компаний на счетах оказывались средства инвесторов. Большая часть этих депозитов была с крайне низкой ставкой. Тем не менее, к концу 2022 года средний тариф по депозитам SVB оказался на уровне 1,17% (в сравнении с 0,04% в конце 2021 года). В общем, банк был завален сравнительно дешевыми деньгами. А значит, с ними надо было что-то делать.
Основной задачей кредитной организации как финансового посредника является заработок денег. Привлекаем дешево, размещаем дорого, профит — за столетия схема не особо изменилась. С первой частью у SVB проблем не было, а вот со второй все шло не очень – прокредитовать кого-то на такую сумму было практически нереально. Индустрии чисто физически не нужно было столько кэша, сколько его образовалось у банка на балансе. В итоге было принято ожидаемое решение — если мы не можем выдавать кредиты, то мы будем покупать ценные бумаги. И это важный момент — у банка начала достаточно существенно меняться структура его активов.
Основной задачей кредитной организации как финансового посредника является заработок денег. Привлекаем дешево, размещаем дорого, профит — за столетия схема не особо изменилась. С первой частью у SVB проблем не было, а вот со второй все шло не очень – прокредитовать кого-то на такую сумму было практически нереально. Индустрии чисто физически не нужно было столько кэша, сколько его образовалось у банка на балансе. В итоге было принято ожидаемое решение — если мы не можем выдавать кредиты, то мы будем покупать ценные бумаги. И это важный момент — у банка начала достаточно существенно меняться структура его активов.
И вот тут мы приходим к такой важной штуке, как банковский риск-менеджмент. Во-первых, у SVB за год до известных событий сменился CRO (директор по рискам), и по слухам, примерно год лошадь ехала без головы. Сам по себе это очень плохой признак. Второй момент — это политика управления рисками. Банковские риски бывают разные: рыночные, кредитные, процентные, операционные и другие. Нас интересует именно процентный — грубо говоря, риск изменения процентной ставки. Приведем самый простой пример: представим себе, что банк привлекает однолетние депозиты под 3% и выдает пятилетние кредиты под 5%. Казалось бы, заняли дешево, разместили дорого — прибыль!
А теперь представим себе, что случится, если ставки вырастут? Через год банк вернет однолетние депозиты под 3%, и будет привлекать деньги, например, под 6%, а кредитование все еще под 5% — и вот банк начинает терять деньги. Вот это «что, если» обычно имеет название «стресс-тест», и такие тесты проводят в разных ситуациях. Что будет, если случится множество дефолтов, спад экономики, санкции, рост ставок и многое другое. Задача банковского риск-менеджмента — так сбалансировать активы и пассивы, чтобы в любой ситуации банк был максимально устойчив.
Что сделал SVB: за счет свалившегося на него вагона денег он приобретал облигации. И вот тут возникает ключевой в нашей истории момент — как и зачем бумаги покупаются. Ниже краткий экскурс в предмет рассказа.
А теперь представим себе, что случится, если ставки вырастут? Через год банк вернет однолетние депозиты под 3%, и будет привлекать деньги, например, под 6%, а кредитование все еще под 5% — и вот банк начинает терять деньги. Вот это «что, если» обычно имеет название «стресс-тест», и такие тесты проводят в разных ситуациях. Что будет, если случится множество дефолтов, спад экономики, санкции, рост ставок и многое другое. Задача банковского риск-менеджмента — так сбалансировать активы и пассивы, чтобы в любой ситуации банк был максимально устойчив.
Что сделал SVB: за счет свалившегося на него вагона денег он приобретал облигации. И вот тут возникает ключевой в нашей истории момент — как и зачем бумаги покупаются. Ниже краткий экскурс в предмет рассказа.
Любая ценная бумага, любой финансовый инструмент имеют свою, простите за тавтологию, цену. Акция, облигация, фьючерс, опцион, любой дериватив чего-то стоят. Казалось бы, с облигациями все просто: покупаем сейчас на известных условиях, получаем деньги в процессе и деньги в конце. Закладываем кредитный риск (т.е. риск того, что эмитент объявит дефолт), дисконтируем — и вот она, стоимость. Чему тут меняться?
Здесь же возникает такой интересный момент — если держать облигацию до погашения, то с ее стоимостью все более или менее понятно, это известный денежный поток, зафиксированный во времени. В случае с американским госдолгом, еще и безрисковый. А вот если пытаться продавать ее до погашения, история становится ощутимо интереснее. Если совсем упрощать, то в зависимости от рыночных ставок стоимость облигации до момента ее погашения может расти или падать. Так что, хотя конечные выплаты известны, стоимость облигации в моменте может меняться.
Так вот, купленные бумаги банк должен был классифицировать одним из двух способов: или AFS (available for sale, доступные для продажи) или HTM (hold to maturity, их будут держать до погашения). В итоге, первые проще продать, но их стоимость более волатильна (часто меняется во времени) и ощутимо влияет на прибыли и убытки компании. Три четверти всех облигаций банки классифицировали как AFS — в первую очередь потому, что после снижения ставок они генерировали прибыль.
Здесь же возникает такой интересный момент — если держать облигацию до погашения, то с ее стоимостью все более или менее понятно, это известный денежный поток, зафиксированный во времени. В случае с американским госдолгом, еще и безрисковый. А вот если пытаться продавать ее до погашения, история становится ощутимо интереснее. Если совсем упрощать, то в зависимости от рыночных ставок стоимость облигации до момента ее погашения может расти или падать. Так что, хотя конечные выплаты известны, стоимость облигации в моменте может меняться.
Так вот, купленные бумаги банк должен был классифицировать одним из двух способов: или AFS (available for sale, доступные для продажи) или HTM (hold to maturity, их будут держать до погашения). В итоге, первые проще продать, но их стоимость более волатильна (часто меняется во времени) и ощутимо влияет на прибыли и убытки компании. Три четверти всех облигаций банки классифицировали как AFS — в первую очередь потому, что после снижения ставок они генерировали прибыль.
В 2021 году рост ставок привел к тому, что прибыль стала превращаться в убыток — Марк Рубинштейн пишет о 39 млрд прибыли и 31 млрд потерь. Соответственно, банки начали реклассификацию бумаг из AFS (которые теперь стали ощутимо невыгодны) в HTM. И вот тут возник вопрос достаточно грамотного управления во всей этой ситуации. Кто-то вообще продавал и выходил в кэш, кто-то действительно реклассифицировал, кто-то планировал переждать ситуацию и найти дополнительные источники финансирования. В целом нормальная работа подразделения управления ценными бумагами и внутреннего казначейства. Так вот.
SVB вел себя очень опрометчиво, даже безрассудно. Стоимость его портфеля AFS-бондов выросла с $13,9 млрд на конец 2019-го до $27,3 млрд, а HTM — с $13,8 млрд до $98,7 млрд соответственно. И это в начале 2022 года, когда уже чувствовалось, что инфляция может расти, что риски есть, что ставка может пойти вверх. Причем тут случилось комбо — SVB покупал не просто бумаги, он покупал секьюритизированные (портфель однородных кредитов, под залог которого выпущены ценные бумаги) HTM ипотечные бумаги, которые на фоне происходящего в США чувствовали себя не очень хорошо.
Возможно, у CAO (главный административный директор) SVB Джозефа Джентайла возникло определенное дежавю. Как мы уже писали раньше, крах SVB — это второе по величине банкротство банка в США после Lehman Brothers, рухнувшего из-за секьюритизированных ипотечных облигаций, где вышеупомянутый мистер Джентайл был…финансовым директором! Кстати, карьеру он начинал в печально известной аудиторской компании «Артур Андерсен», которую американцы принудительно закрыли после скандала Enron.
SVB вел себя очень опрометчиво, даже безрассудно. Стоимость его портфеля AFS-бондов выросла с $13,9 млрд на конец 2019-го до $27,3 млрд, а HTM — с $13,8 млрд до $98,7 млрд соответственно. И это в начале 2022 года, когда уже чувствовалось, что инфляция может расти, что риски есть, что ставка может пойти вверх. Причем тут случилось комбо — SVB покупал не просто бумаги, он покупал секьюритизированные (портфель однородных кредитов, под залог которого выпущены ценные бумаги) HTM ипотечные бумаги, которые на фоне происходящего в США чувствовали себя не очень хорошо.
Возможно, у CAO (главный административный директор) SVB Джозефа Джентайла возникло определенное дежавю. Как мы уже писали раньше, крах SVB — это второе по величине банкротство банка в США после Lehman Brothers, рухнувшего из-за секьюритизированных ипотечных облигаций, где вышеупомянутый мистер Джентайл был…финансовым директором! Кстати, карьеру он начинал в печально известной аудиторской компании «Артур Андерсен», которую американцы принудительно закрыли после скандала Enron.
И вот по-хорошему, где-то в глубине кабинета CRO (директора по рискам) в этот момент должна была загореться красная лампочка, и кто-то должен был сказать: «Стоп, подождите, что-то идет не так». В текущей ситуации риски по их портфелю ценных бумаг слишком велики, более того — непредсказуемо велики. А что произойдет, если ставка будет расти дальше? А что случится, если в капитале банка образуется дыра? А что будет, если об этом узнают держатели депозитов и средств на счетах в банке, которые не застрахованы? «У нас вообще есть план Б?», — должен был спросить любой нормальный CRO в конце 2022 года. Но не спросил по одной простой причине — его в банке просто не было.
По сути, банк частично или полностью утратил контроль над управлением собственными рисками.
Постепенно к сентябрю 2022 года у банка накопилось порядка 16 млрд убытков, что больше его капитала — то, что называют «кризисом ликвидности» или просто «дырой в капитале». В начале 2022 года CFO банка сказал, что они инвестируют в интервале 1,65-1,75% — теперь этого было явно недостаточно для того, чтобы удержать инвесторов. А еще срок погашения по ипотечным ценным бумагам вырос до 6,2 лет, и это очевидным образом ударило по балансу банка. То есть мы видим, что было два фактора — переоценка стоимости и облигаций для продажи, и облигаций до погашения.
И вот тут модели банка должны были показать: «У нас проблемы». Аудит должен был кричать: «У нас проблемы, надо срочно что-то делать, впереди банкротство!». В конце концов, регулятор должен был прийти и сказать: «Что вы творите?!». Опыт мировых финансовых кризисов показал, что проблемы на этом этапе решаемы. И даже если банк сошел с ума, а капитан ведет его в пропасть, задача властей — остановить его любыми способами. Но регулятор молчал. Не видел проблемы? Похоже, что так.
По сути, банк частично или полностью утратил контроль над управлением собственными рисками.
Постепенно к сентябрю 2022 года у банка накопилось порядка 16 млрд убытков, что больше его капитала — то, что называют «кризисом ликвидности» или просто «дырой в капитале». В начале 2022 года CFO банка сказал, что они инвестируют в интервале 1,65-1,75% — теперь этого было явно недостаточно для того, чтобы удержать инвесторов. А еще срок погашения по ипотечным ценным бумагам вырос до 6,2 лет, и это очевидным образом ударило по балансу банка. То есть мы видим, что было два фактора — переоценка стоимости и облигаций для продажи, и облигаций до погашения.
И вот тут модели банка должны были показать: «У нас проблемы». Аудит должен был кричать: «У нас проблемы, надо срочно что-то делать, впереди банкротство!». В конце концов, регулятор должен был прийти и сказать: «Что вы творите?!». Опыт мировых финансовых кризисов показал, что проблемы на этом этапе решаемы. И даже если банк сошел с ума, а капитан ведет его в пропасть, задача властей — остановить его любыми способами. Но регулятор молчал. Не видел проблемы? Похоже, что так.
Выше мы уже писали про стресс-тесты и процентный риск. Так вот, судя по всему, в течение 2022 года в США Fed (а также FDIC и Минфин, регуляторы США) не сделала ни одного стресс-тестирования, которое бы моделировало подобную ситуацию. То есть никто не подумал о том, что такое может произойти? И в этот момент третья, последняя линия защиты дала сбой. Но даже в такой ситуации банк мог спастись.
Даже когда начались первые снятия депозитов, все можно было разрешить. Мы не в двадцатых годах прошлого века, банк способен достать ликвидность, пусть и ценой собственной маржи. Да, получить убыток, но уцелеть. Но в итоге набег вкладчиков превратился в лавину, остановить которую было невозможно. Почему? Похоже, что ситуация стала необратимой в тот момент, когда банковское приложение перестало работать, а сайт оказался недоступен. И тогда вкладчики и компании, до последнего верившие банку, пошли за своими деньгами. В этот момент банкротство SVB стало неотвратимым.
По большому счету, мы никогда не видели набег вкладчиков в банк времен цифровой эпохи. Последним крупным «банк раном» был хрестоматийный крах Northern Rock, ипотечного банка из Великобритании, когда фотографии десятков очередей перед банковскими отделениями заполнили интернет. В цифровую эпоху bank run происходит гораздо быстрее — не за недели, а за считанные часы. И вот мы видим еще один риск, теперь не процентный, а операционный. Разница между работоспособным банковским приложением и приложением неработоспособным иногда определяет то, будет банк жить или утонет. В итоге именно недооценка IT-рисков добила SVB.
Даже когда начались первые снятия депозитов, все можно было разрешить. Мы не в двадцатых годах прошлого века, банк способен достать ликвидность, пусть и ценой собственной маржи. Да, получить убыток, но уцелеть. Но в итоге набег вкладчиков превратился в лавину, остановить которую было невозможно. Почему? Похоже, что ситуация стала необратимой в тот момент, когда банковское приложение перестало работать, а сайт оказался недоступен. И тогда вкладчики и компании, до последнего верившие банку, пошли за своими деньгами. В этот момент банкротство SVB стало неотвратимым.
По большому счету, мы никогда не видели набег вкладчиков в банк времен цифровой эпохи. Последним крупным «банк раном» был хрестоматийный крах Northern Rock, ипотечного банка из Великобритании, когда фотографии десятков очередей перед банковскими отделениями заполнили интернет. В цифровую эпоху bank run происходит гораздо быстрее — не за недели, а за считанные часы. И вот мы видим еще один риск, теперь не процентный, а операционный. Разница между работоспособным банковским приложением и приложением неработоспособным иногда определяет то, будет банк жить или утонет. В итоге именно недооценка IT-рисков добила SVB.
В теории, банк мог еще поднять ставку по депозитам, мог занять на межбанке, но уже было поздно.
Самое смешное, что меньше всех от краха SVB пострадали стартапы из России и Украины. С Россией понятно, а вот украинцев калифорнийский банк посчитал слишком высокорисковой категорией контрагентов. Правда вскоре насмешки начались и в обратную сторону — мол, и кто после этого высокорисковый?
Самое смешное — крах SVB породил множество конспирологических теорий о том, что в таком развитии событий могла быть заинтересована третья сторона. Республиканцы, конкуренты, кто угодно…но, скорее всего, это не более, чем очередная теория заговора. Иногда поверить в чью-то злую волю куда проще, чем в простую человеческую некомпетентность и безалаберность.
SVB был не просто уникальным банком, он был огромным (топ-20) нишевым банком гигантской и очень активной экосистемы американских и мировых стартапов. Зачастую очень богатых стартапов, у которых есть деньги. А это значит, что их не покрывает страхование вкладов, ограниченное 250 000 долларов. Окажись на его месте любой другой банк, такой проблемы бы не возникло, а его клиенты были бы более «обычными» людьми, но мы говорим про банк для VC, венчурных капиталистов и их клиентов. В итоге страховое покрытие было гарантировано только для 21 млрд из 173 млрд всех счетов.
Пока что крах SVB не нанес непоправимого ущерба американской банковской системе, хотя и больно ударил по венчурной индустрии. Если американские власти отреагируют правильно и быстро, то проблему удастся купировать, и вала банкротств банков удастся избежать. Правда, возникает другой и очень большой вопрос.
Самое смешное, что меньше всех от краха SVB пострадали стартапы из России и Украины. С Россией понятно, а вот украинцев калифорнийский банк посчитал слишком высокорисковой категорией контрагентов. Правда вскоре насмешки начались и в обратную сторону — мол, и кто после этого высокорисковый?
Самое смешное — крах SVB породил множество конспирологических теорий о том, что в таком развитии событий могла быть заинтересована третья сторона. Республиканцы, конкуренты, кто угодно…но, скорее всего, это не более, чем очередная теория заговора. Иногда поверить в чью-то злую волю куда проще, чем в простую человеческую некомпетентность и безалаберность.
SVB был не просто уникальным банком, он был огромным (топ-20) нишевым банком гигантской и очень активной экосистемы американских и мировых стартапов. Зачастую очень богатых стартапов, у которых есть деньги. А это значит, что их не покрывает страхование вкладов, ограниченное 250 000 долларов. Окажись на его месте любой другой банк, такой проблемы бы не возникло, а его клиенты были бы более «обычными» людьми, но мы говорим про банк для VC, венчурных капиталистов и их клиентов. В итоге страховое покрытие было гарантировано только для 21 млрд из 173 млрд всех счетов.
Пока что крах SVB не нанес непоправимого ущерба американской банковской системе, хотя и больно ударил по венчурной индустрии. Если американские власти отреагируют правильно и быстро, то проблему удастся купировать, и вала банкротств банков удастся избежать. Правда, возникает другой и очень большой вопрос.
Как долго ФРС может держать ставки на том уровне, на котором они находятся сейчас?
Допустим, власти возместят потери по депозитам ради сохранения стабильности — это правильно и это реально, FDIC (агентство страхования вкладов США) получит необходимую ликвидность под гарантии Минфина. Однако проблема в том, что все текущие действия американских властей, от странных речей Байдена и Йеллен (министр финансов США) до механизма спасения клиентов обанкротившихся банков, не решают главную причину проблемы — высокие ставки. И это только сейчас происходящее попадает под определение процентного риска, но чуть позже начнет реализовываться риск кредитный, то есть риск дефолтов по обязательствам.
А еще текущий механизм покрытия ущерба — это покрытие за счет акционеров. А значит, стоимость акций банков начнет ожидаемо падать (и мы это уже видим), и турбулентность на фондовом рынке продолжится.
Что будут делать американские финансовые власти, вопрос риторический. Повышение ставок или их удержание на текущем уровне может очень болезненно ударить по состоянию финансовой системы. Их снижение после многочисленных и пафосных речей о необходимости борьбы с инфляцией — признание собственной некомпетентности. Что они выберут? Нам очень интересно.
Допустим, власти возместят потери по депозитам ради сохранения стабильности — это правильно и это реально, FDIC (агентство страхования вкладов США) получит необходимую ликвидность под гарантии Минфина. Однако проблема в том, что все текущие действия американских властей, от странных речей Байдена и Йеллен (министр финансов США) до механизма спасения клиентов обанкротившихся банков, не решают главную причину проблемы — высокие ставки. И это только сейчас происходящее попадает под определение процентного риска, но чуть позже начнет реализовываться риск кредитный, то есть риск дефолтов по обязательствам.
А еще текущий механизм покрытия ущерба — это покрытие за счет акционеров. А значит, стоимость акций банков начнет ожидаемо падать (и мы это уже видим), и турбулентность на фондовом рынке продолжится.
Что будут делать американские финансовые власти, вопрос риторический. Повышение ставок или их удержание на текущем уровне может очень болезненно ударить по состоянию финансовой системы. Их снижение после многочисленных и пафосных речей о необходимости борьбы с инфляцией — признание собственной некомпетентности. Что они выберут? Нам очень интересно.
СУВЕРЕННАЯ ЭКОНОМИКА
2023